Эдгар По

---

Осенью 18__ года, путешествуя по самым южным департаментам Франции, я
оказался в нескольких милях от одного Maison de Sante, или частной лечебницы
для душевнобольных, о которой я много слышал от знакомых парижских врачей. Я
никогда не бывал в подобного рода заведениях и вот, решив не упускать
представившейся мне возможности, предложил своему попутчику (господину, с
которым случайно познакомился несколькими днями раньше) сделать небольшой
крюк и потратить часок-другой на осмотр лечебницы. Но спутник мой отказался,
сославшись, во-первых, на то, что очень спешит, и, во-вторых, на вполне
естественное чувство страха перед умалишенными. Впрочем, он просил меня не
стесняться и сказал, что соображения вежливости не должны помешать мне удов-
летворить свое любопытство; он добавил, что поедет не спеша и что я смогу
догнать его сегодня же или, в крайнем случае, завтра. Когда мы прощались,
мне пришло в голову, что доступ в лечебницу может быть затруднен и меня,
пожалуй, не впустят туда; опасениями на этот счет я поделился со своим
спутником. Он ответил, что затруднения действительно могут возникнуть, если
только я не знаком лично с главным врачом, м-сье Майяром, и не располагаю
никакими рекомендательными письмами: ведь порядки в таких частных заведениях
гораздо более строгие, чем в казенных больницах. Сам он, как выяснилось, по-
знакомился где-то с Майяром несколько лет назад и берется проводить и
представить меня; ему же самому чувство страха, о котором он говорил, не
позволяет переступить порог этого дома.
Я поблагодарил его, и мы свернули с большой дороги на заросший травою
проселок. Не прошло и получаса, как он почти совсем затерялся в густом лесу
у подножия горы. Мы проехали около двух миль сквозь эту сырую мрачную чащу,
и вот наконец нашим взорам предстал Maison de Sante. Это был причудливой
постройки chateau {Замок (франц.).}, столь пострадавший от времени, такой
обветшалый и запущенный, что, право, казалось невероятным, чтобы здесь жили
люди. При виде этого дома я содрогнулся от страха, остановил лошадь и был
уже готов повернуть назад. Впрочем, вскоре я устыдился своей слабости и
продолжал путь.
Мы подъехали к воротам. Я заметил, что они приотворены и какой-то
человек выглядывает из-за них. В следующее мгновение этот человек вышел нам
навстречу, окликнул моего спутника по имени, радушно пожал ему руку и
попросил спешиться. Это был сам м-сье Майяр, видный и красивый джентльмен
старого закала — с изящными манерами и тем особым выражением лица, важным,
внушительным и полным достоинства, которое производит столь сильное
впечатление на окружающих.
Мой друг представил меня, сообщил о моем желании осмотреть больницу и,
выслушав заверения м-сье Майяра в том, что мне будет уделено все возможное
внимание, тут же откланялся. С тех пор я больше его не видел.
Когда он уехал, главный врач провел меня в маленькую, но чрезвычайно
изящно убранную гостиную, где все свидетельствовало о тонком вкусе: книги,
рисунки, горшки с цветами, музыкальные инструменты и многое другое. В камине
весело пылал огонь. За фортепьяно сидела молодая, очень красивая женщина и
пела арию из какой-то оперы Беллини. Увидев гостя, она прервала пение и
приветствовала меня с очаровательной любезностью. Говорила она негромко, во
всей манере сквозила какая-то покорная мягкость. Мне почудилась скрытая
печаль в ее лице, удивительная бледность которого была, на мой вкус, не
лишена приятности. Она была в глубоком трауре и пробуждала в моем сердце
смешанное чувство уважения, интереса и восхищения.
Мне приходилось слышать в Париже, что заведение м-сье Майяра основано
на тех принципах, которые в просторечии именуются «системой поблажек», что
наказания здесь не применяются вовсе, что даже к изоляции стараются
прибегать пореже, что пациенты, находясь под тайным надзором, пользуются, на
первый взгляд, немалой свободой и что большинству из них разрешается
разгуливать по дому и саду в обычной одежде, какую носят здоровые люди.
Памятуя обо всем этом, я держался весьма осмотрительно, беседуя с
молодой дамой, ибо полной уверенности, что она в здравом уме, у меня не
было; и точно, в глазах ее я заметил какой-то беспокойный блеск, который
почти убедил меня в противном. Поэтому я ограничивался общими темами и
такими замечаниями, которые, по моему разумению, не могли рассердить или
взволновать даже сумасшедшего. На все, что я говорил, она отвечала вполне
разумно, а собственные ее высказывания были исполнены трезвости и здравого
смысла. Однако продолжительные занятия теорией mania {Безумия (греч.).}
научили меня относиться с недоверием к подобным доказательствам душевного
равновесия, и на протяжении всего разговора я сохранял ту же осторожность,
какую проявил в самом начале.
Вскоре появился расторопный лакей в ливрее и с подносом в руках. Я
занялся принесенными им фруктами, вином и закусками, а дама тем временем
покинула комнату. Когда она ушла, я повернулся к хозяину и вопрошающе
взглянул на него.
— Нет, — сказал он, — нет, что вы! Это моя родственница — племянница,
весьма образованная женщина.
— О, тысяча извинений! — воскликнул я. — Простите мне мою ошибку, но
вы, бесспорно, и сами понимаете, чем ее можно оправдать. Превосходная
постановка дела здесь у вас хорошо известна в Париже, и я счел вполне
возможным… вы понимаете…
— Да, да! Не стоит об этом говорить! Скорее уж мне надлежит благодарить
вас за вашу похвальную осторожность. Редко встретишь в молодых людях такую
осмотрительность, и я могу привести не один пример весьма плачевных
contre-temps {Недоразумений (франц.).}, которые были следствием легкомыслия
наших посетителей. Пока действовала моя прежняя система и пациентам
предоставлялось разгуливать где им вздумается, они часто впадали в состояние
крайнего возбуждения по вине неблагоразумных посетителей, приезжавших
осматривать наш дом. Поэтому мне пришлось ввести систему жестких
ограничений, и теперь в лечебницу не допускается ни один человек, чья
способность соответствующим образом держать себя внушала бы сомнения.
— Пока действовала ваша прежняя система?! — повторил я вслед за ним. —
Правильно ли я понял вас? Значит, «система поблажек», о которой я столько
наслышан, больше не применяется?
— Да, — ответил он. — Вот уже несколько недель, как мы решили
отказаться от нее навсегда.
— Не может быть! Вы меня удивляете!
— Мы сочли совершенно необходимым, сэр, — сказал он со вздохом, —
вернуться к традиционным методам. Опасность, связанная с «системой
поблажек», значительна, а преимущества ее сильно преувеличены. Уж если эта
система и подвергалась где-нибудь добросовестной проверке, так именно у нас,
сэр, смею вас заверить. Мы делали все, что подсказывала разумная гуманность.
Как жаль, что вы не побывали у нас прежде, — вы бы могли обо всем судить
сами. Насколько я понимаю, «система поблажек» знакома вам во всех
подробностях, не так ли?
— Не совсем так. Все мои сведения — из третьих или четвертых рук.
— Что ж, в общих чертах я определил бы ее, пожалуй, как такую систему,
когда больного menagent {Щадят (франц.).} и во всем ему потакают. Что бы
сумасшедшему ни взбрело в голову — он не встречает ни малейшего
противодействия с нашей стороны. Мы не только не мешали, но, напротив,
потворствовали их причудам, на этом были основаны многие случаи излечения, и
к тому же — наиболее устойчивого. Нет для ослабевшего, больного рассудка
аргумента более убедительного, нежели argumentum ad absurdum {Доказательство
посредством приведения к нелепости (лат.).}. Были у нас, например, пациенты,
вообразившие себя цыплятами. Лечение состояло в том, что мы признали их
фантазии фактом и настаивали на нем: бранили больного за бестолковость, если
он недостаточно глубоко сознавал этот факт, и на этом основании кормили его
в течение целой недели только тем, что едят цыплята. Какая-нибудь горсть
зерна и мелких камешков творила в таких случаях настоящие чудеса.
— Но разве к подобного рода потачкам сводилось все?
— Ну, разумеется, нет. Значительную роль играли нехитрые развлечения —
такие, как музыка, танцы, всякого рода гимнастические упражнения, карты,
некоторые книги и так далее. Мы делали вид, будто лечим каждого от
какого-нибудь заурядного телесного недуга, и слово «безумие» никогда не
произносилось. Было очень важно заставить каждого сумасшедшего наблюдать за
поступками всех остальных. Дайте понять умалишенному, что вы полагаетесь на
его благоразумие и сообразительность, — и он ваш телом и душой. Действуя
таким образом, мы избавились от необходимости содержать целый штат
надзирателей, которые обходятся недешево.
— И у вас не было никаких наказаний?
— Никаких.
— И вы никогда не изолировали своих пациентов?
— Крайне редко. Время от времени с кем-нибудь из Них случался
неожиданный припадок буйства или наступало обострение болезни. Тогда мы
помещали больного в отдельную камеру, чтобы он не влиял заражающе на других,
и он оставался там до тех пор, пока не представлялась возможность передать
его в руки родных; буйных мы не держим, обычно их увозят в казенные
больницы.
— А теперь все у вас по-новому, и, вы полагаете, лучше, чем прежде?
— Да, бесспорно. У этой системы были свои слабые и даже опасные

• Tweet

Страницы: 1 2 3 4 5