Эдгар По

---

Некогда принято было насмехаться над понятием «любовь с первого
взгляда»; однако люди, способные мыслить, равно как и те, кто способен
глубоко чувствовать, всегда утверждали, что она существует. И действительно,
новейшие открытия в области, так сказать, нравственного магнетизма или
магнетоэстетики заставляют предполагать, что самыми естественными, а
следовательно, самыми искренними и сильными из человеческих чувств являются
те, которые возникают в сердце, точно электрическая искра, — словом, лучшие
и самые прочные из душевных цепей куются с одного взгляда. Признание,
которое я намерен сделать, будет еще одним из бесчисленных подтверждений
этой истины.
Повесть моя требует, чтобы я сообщил некоторые подробности. Я еще очень
молод — мне по исполнилось и двадцати двух лот. Моя нынешняя фамилия —
весьма распространенная и довольно-таки плебейская — Симпсон. Я говорю
«нынешняя», ибо я принял ее всего лишь в прошлом году ради получения
большого наследства, доставшегося мне от дальнего родственника, Адольфуса
Симпсона, эсквайра. По условиям завещания требовалось принять фамилию
завещателя, — но только фамилию, а не имя; имя мое — Наполеон Бонапарт.
Фамилию Симпсон я принял неохотно; ибо с полным основанием горжусь
своей настоящей фамилией — Фруассар и считаю, что мог бы доказать свое
происхождение от бессмертного автора «Хроник». Если говорить о фамилиях,
отмечу кстати любопытные звуковые совпадения в фамилиях моих ближайших
предков. Отцом моим был некий мосье Фруассар из Парижа. Моя мать, вышедшая
за него в возрасте пятнадцати лет, — урожденная Круассар, старшая дочь
банкира Круассара; а супруга того, вышедшая замуж шестнадцати лет, была
старшей дочерью некоего Виктора Вуассара. Мосье Вуассар, как ни странно,
также женился в свое время на барышне с похожей фамилией — Муассар. Она тоже
вышла замуж почти ребенком; а ее мать, мадам Муассар, венчалась четырнадцати
лет. Впрочем, столь ранние браки во Франции довольно обычны. Как бы то ни
было, четыре ближайших поколения моих предков звались Муассар, Вуассар,
Круасcap и Фруассар. Я же, как уже говорилось, официально сделался
Симпсоном, но с такой неохотой, что даже колебался, принять ли наследство на
подобных никому не нужных и неприятных proviso [Условиях (лат.).].
Личными достоинствами я отнюдь не обделен. Напротив, я считаю, что
хорошо сложен и обладаю внешностью, которую девять человек из десяти назовут
красивой. Мой рост — пять футов одиннадцать дюймов. Волосы у меня темные и
кудрявые. Нос — довольно правильной формы. Глаза большие и серые; и хотя
крайняя близорукость причиняет мне большие неудобства, внешне это совершенно
незаметно. Против докучной близорукости я применял всевозможные средства, за
исключением очков. Будучи молод и красив, я их, естественно, не любил и
всегда решительно от них отказывался. Ничто так не безобразит молодое лицо,
придавая ему нечто излишне чопорное или даже ханжеское и старообразное. Что
касается монокля, в нем есть какая-то жеманность и фатоватость. До сих пор я
старался обходиться без того и другого. Но довольно этих подробностей, не
имеющих, в сущности, большого значения. Добавлю еще, что темперамент у меня
сангвинический; я горяч, опрометчив и восторжен и всегда был пылким
поклонником женщин.
Однажды прошлой зимой в театре П. я вошел в одну из лож в сопровождении
моего приятеля, мистера Толбота. В тот вечер давали онеру, в афише значилось
много заманчивого, так что зрительный зал был полон. Мы, однако, вовремя
явились занять оставленные для нас места в первом ряду, куда не без труда
протиснулись.
В течение двух часов внимание моего спутника, настоящего музыкального
fanatico [Фанатика (итал.).] было всецело поглощено сценой; а я тем временем
разглядывал публику, по большей части представлявшую elite [Избранную часть,
цвет (франц.).] нашего города. Удостоверясь в этом, я приготовился перевести
взгляд на prima donna [Примадонну, певицу, исполняющую главную роль
(итал.).] как вдруг его приковала к себе дама в одной из лож, прежде мной не
замеченная.
Проживи я хоть тысячу лет, мне не позабыть охватившего меня глубокого
волнения. То была прекраснейшая из всех женщин, до тех пор виденных мною.
Лицо ее было обращено к сцене, так что в первые несколько минут оставалось
не видным, но фигура была божественна — никакое иное слово не могло бы
передать ее дивные пропорции, и даже это кажется мне смехотворно слабым.
Прелесть женских форм, колдовские чары женской грации всегда привлекали
меня с неодолимой силой; но тут передо мной была воплощенная грация, beau
ideal [Идеал (франц.).] моих самых пылких и безумных мечтаний. Видная мне
почти целиком благодаря устройству ложи, она была несколько выше среднего
роста и могла быть названа почти величавой. Округлости фигуры, ее tournure
[Осанка (франц.).] были восхитительны. Голова, видная мне только с затылка,
могла соперничать с головкой Психеи; очертания ее скорее подчеркивались, чем
скрывались изящным убором из gaze aerienne [Воздушного газа (франц.).],
напомнившего мне о ventum textilem [Ткани воздушной (лат.).] Апулея. Правая
рука покоилась на барьере ложи и своей восхитительной формой заставляла
трепетать каждый нерв моего существа. Верхняя часть ее скрывалась модным
широким рукавом. Он спускался чуть ниже локтя. Под ним был другой,
облегающий рукав, из какой-то тонкой ткани, законченный пышной кружевной
манжетой, красиво лежавшей на кисти руки, оставляя наружи лишь тонкие
пальцы, один из которых был украшен бриллиантовым кольцом, несомненно
огромной ценности. Прелестная округлость запястья подчеркивалась браслетом,
также украшенным aigrette [Плюмажем, пучком (франц.).] из драгоценных
камней, который яснее всяких слов свидетельствовал как о богатстве, так и об
изысканном вкусе владелицы.
Словно окаменев, я не менее получаса любовался этим царственным обликом
и в полной мере ощутил силу и истинность всего, что говорится и поется о
«любви с первого взгляда». Чувства мои совершенно не походили на те, какие я
испытывал прежде, даже при виде наиболее знаменитых красавиц. Какое-то
необъяснимое, магнетическое влечение души к душе, казалось, приковало не
только мой взор, но все мои помыслы и чувства к восхитительному созданию,
сидевшему передо мной. Я понял — я почувствовал — я знал, что глубоко,
безумно и беззаветно влюбился — даже прежде чем увидел лицо любимой. Так
сильна была сжигавшая меня страсть, что я едва ли охладел бы, если бы черты
еще невидимого мне лица оказались самыми заурядными — настолько причудлива
природа единственной истинной любви и так мало она зависит от внешних
условий, которые только по видимости рождают и питают ее.
Пока я таким образом самозабвенно любовался прелестным видением,
какой-то внезапный шум в зале заставил даму слегка повернуться в мою
сторону, и я увидел ее профиль. Красота его даже превзошла мои ожидания — и,
однако, что-то в нем разочаровало меня, хотя я и не сумел бы объяснить, что
именно. Я сказал «разочаровало», но это слово не вполне подходит. Чувства
мои успокоились и одновременно сделались как бы возвышеннее. Причиной могло
быть выражение достоинства и кротости, придававшее ей облик матроны или
мадонны. Однако я тотчас понял, что дело не только в этом. Было еще нечто —
какая-то непостижимая тайна — что-то неуловимое в ее лице, что несколько
встревожило меня, усилив вместе с тем мой интерес. Словом, я пришел в то
состояние духа, когда молодой и впечатлительный человек готов на любое
безумство. Если бы дама была в одиночестве, я наверняка вошел бы в ее ложу и
рискнул заговорить с ней; но, по счастью, с ней были двое — мужчина и
поразительно красивая женщина, но виду несколько моложе ее.
Я перебирал в уме всевозможные способы быть представленным старшей из
дам или хотя бы рассмотреть ее более отчетливо. Я готов был пересесть к ней
поближе, но для этого театр был слишком переполнен, а неумолимые законы
прилетая запрещают в наше время пользоваться в подобных случаях биноклем,
даже если бы он у меня оказался, — но его не было, и я был в отчаянии..
Наконец мне пришло в голову обратиться к моему спутнику.
— Толбот, — сказал я, — у вас есть бинокль. Дайте его мне.
— Бинокль? Нет. К чему мне бинокль? — И он нетерпеливо повернулся к
сцене.
— Толбот, — продолжал я, теребя его за плечо, — послушайте! Видите вон
ту ложу? Вон ту. Нет, соседнюю — встречали вы когда-нибудь такую красавицу?
— Да, хороша, — сказал он.
— Интересно, кто такая?
— Бог ты мой, неужели вы не знаете? «Сказав, что вы не знаете ее, в
ничтожестве своем вы сознаетесь». Это известная мадам Лаланд — первая
красавица — о ней говорит весь город. Безмерно богата, к тому же вдова,
завидная партия и только что из Парижа.
— Вы с ней знакомы?
— Да, имею честь.
— А меня представите?
— Разумеется, с большим удовольствием; но когда?
— Завтра в час дня я зайду за вами в отель Б.
— Отлично; а сейчас помолчите, если можете.
В этом мне пришлось подчиниться Толботу; ибо он остался глух ко всем
дальнейшим расспросам и замечаниям и до конца вечера был занят только тем,
что происходило на сцене.
Я тем временем не сводил глаз с мадам Лаланд, и мне наконец
посчастливилось увидеть ее en face [Спереди (франц.).] Лицо ее было
прелестно — но ото подсказало мне сердце, еще прежде чем Толбот удовлетворил
мое любопытство; и все же нечто непонятное продолжало меня тревожить.

• Tweet

Страницы: 1 2 3 4 5