Эдгар По

---

После весьма детальной и обстоятельной работы Араго, — я не говорю
сейчас о резюме, опубликованном в «Журнале Простака» вместе с подробным
заявлением лейтенанта Мори, — вряд ли меня можно заподозрить в том, что,
предлагая несколько беглых замечаний об открытии фон Кемпелена, я претендую
на научное рассмотрение предмета. Мне хотелось бы, прежде всего, просто
сказать несколько слов о самом фон Кемпелене (с которым несколько лет тому
назад я имел честь быть лично немного знакомым), ибо все связанное с ним не
может не представлять и сейчас интереса, и, во-вторых, взглянуть на
результаты его открытия в целом и поразмыслить над ними.
Возможно, однако, что тем поверхностным наблюдениям, которые я хочу
здесь высказать, следует предпослать решительное опровержение
распространенного, по-видимому, мнения (возникшего, как всегда бывает в
таких случаях, благодаря газетам), что в открытии этом, как оно ни
поразительно, что не вызывает никаких сомнений, у фон Кемпелена не было
предшественников.
Сошлюсь на стр. 53 и 82 «Дневника сэра Хамфри Дэви» (Коттл и Манро,
Лондон, 150 стр.). Из этих страниц явствует, что прославленный химик не
только пришел к тому же выводу, но и предпринял также весьма существенные
шаги в направлении того же эксперимента, который с таким триумфом завершил
сейчас фон Кемпелен. Хотя последний нигде ни словом об этом не упоминает,
он, безусловно (я говорю это не колеблясь и готов, если потребуется,
привести доказательства), обязан «Дневнику», по крайней мере первым намеком
на свое начинание. Не могу не привести два отрывка из «Дневника», содержащие
одно из уравнений сэра Хамфри, хотя они и носят несколько технический
характер. [Поскольку мы не располагаем необходимыми алгебраическими
символами и поскольку «Дневник» можно найти в библиотеке Атенеума, мы
опускаем здесь некоторую часть рукописи мистера По. — Издатель.]
Подхваченный всеми газетами абзац из «Курьера в карьер», в котором
заявляется, что честь открытия принадлежит якобы некоему мистеру Джульстону
из Брунсвика в штате Мен, сознаюсь, в силу ряда причин представляется мне
несколько апокрифическим, хотя в самом этом заявлении нет ничего
невозможного или слишком невероятного. Вряд ли мне следует входить в
подробности. В мнении своем об этом абзаце я исхожу в основном из его стиля.
Он не производит правдивого впечатления. Люди, излагающие факты, редко так
заботятся о дне и часе и точном местоположении, как это делает мистер
Джульстон. К тому же, если мистер Джульстон действительно натолкнулся, как
он заявляет, на это открытие в означенное время — почти восемь лет тому
назад, — как могло случиться, что он тут же, не медля ни минуты, не принял
мер к тому, чтобы воспользоваться огромными преимуществами, которые это
открытие предоставляет если не всему миру, то лично ему, — о чем не мог не
догадаться и деревенский дурачок? Мне представляется совершенно невероятным,
чтобы человек заурядных способностей мог сделать, как заявляет мистер
Джульстон, такое открытие и вместе с тем действовать, по признанию самого
мистера Джульстона, до такой степени как младенец — как желторотый птенец!
Кстати, кто такой мистер Джульстон? Откуда он взялся? И не является ли весь
абзац в «Курьере в карьер» фальшивкой, рассчитанной на то, чтобы «наделать
шума»? Должен сознаться, все это чрезвычайно отдает подделкой. По скромному
моему понятию, на сообщение это никак нельзя полагаться, и если бы я по
опыту не знал, как легко мистифицировать мужей науки в вопросах, лежащих за
пределами обычного круга их исследований, я был бы глубоко поражен, узнав,
что такой выдающийся химик, как профессор Дрейпер, всерьез обсуждает
притязания мистера Джульстона (или возможно, мистера Джуликстона?).
Однако вернемся к «Дневнику сэра Хамфри Дэви». Сочинение это не
предназначалось для публикации даже после смерти автора, — человеку, хоть
сколько-нибудь сведущему в писательском деде, легко убедиться в этом при
самом поверхностном ознакомлении с его стилем. На стр. 13, например,
посередине, там, где говорится об опытах с закисью азота, читаем: «Не прошло
и тридцати секунд, как дыхание, продолжаясь, стало постепенно затихать,
затем возникло аналогичное легкому давлению на все мускулы». Что дыхание не
«затихало», ясно не только из последующего текста, но и из формы
множественного числа «стали». Эту фразу, вне сомнения, следует читать так:
«Не прошло и полуминуты, как дыхание продолжалось, [а эти ощущения] стали
постепенно затихать, затем возникло [чувство], аналогичное легкому давлению
на все мускулы».
Множество таких примеров доказывает, что рукопись, столь поспешно
опубликованная, содержала всего лишь черновые наброски, предназначенные
исключительно для автора, — просмотр этого сочинения убедит любого мыслящего
человека в правоте моих предположений. Дело в том, что сэр Хамфри Дэви менее
всего был склонен к тому, чтобы компрометировать себя в вопросах науки. Он
не только в высшей степени не одобрял шарлатанства, но и смертельно боялся
прослыть эмпириком; так что, как бы ни был он убежден в правильности своей
догадки по интересующему нас вопросу, он никогда не позволил бы себе
выступить с заявлением до тех пор, пока не был бы готов к наглядной
демонстрации своей идеи. Я глубоко убежден в том, что его последние минуты
были бы омрачены, узнай он, что его желание, чтобы «Дневник» (во многом
содержащий самые общие соображения) был сожжен, будет оставлено без
внимания, как, по всей видимости, и произошло. Я говорю «его желание», ибо
уверен, что невозможно сомневаться в том, что он намеревался включить эту
тетрадь в число разнообразных бумаг, на которых поставил пометку «Сжечь». На
счастье или несчастье они уцелели от огня, покажет будущее. В том, что
отрывки, приведенные выше, вместе с аналогичными им другими, на которые я
ссылаюсь, натолкнули фон Кемпелена на догадку, я совершенно уверен; но,
повторяю, лишь будущее покажет, послужит ли это важное открытие (важное при
любых обстоятельствах) на пользу всему человечеству или во вред. В том, что
фон Кемпелен и его ближайшие друзья соберут богатый урожай, было бы безумием
усомниться хоть на минуту. Вряд ли будут они столь легкомысленны, чтобы со
временем не «реализовать» своего открытия, широко приобретая дома и земли,
вкупе с прочей недвижимостью, имеющей непреходящую ценность.
В краткой заметке о фон Кемпелене, которая появилась в «Семейном
журнале» и многократно воспроизводилась в последнее время, переводчик,
взявший, по его собственным словам, этот отрывок из последнего номера
пресбургского «Шнельпост», допустил несколько ошибок в понимании немецкого
оригинала. «Viele» [Многое (нем.).] было искажено, как это часто бывает, а
то, что переводится как [печали», было, по-видимому, «Leiden», что, при
правильном понимании [«страдания»], дало бы совершенно иную окраску всей
публикации. Но, разумеется, многое из того, что я пишу, — всего лишь догадка
с моей стороны.
Фон Кемпелен, правда, далеко не «мизантроп», во всяком случае внешне,
что бы там ни было на деле. Мое знакомство с ним было самым поверхностным, и
вряд ли я имею основание говорить, что хоть сколько-нибудь его знаю; но
видеться и беседовать с человеком, который получил или в ближайшее время
получит такую колоссальную известность, в наши времена не так-то мало.
«Литературный мир» с уверенностью говорит о фон Кемпелене как об
уроженце Пресбурга (очевидно, его ввела в заблуждение публикация в «Семейном
журнале»); мне очень приятно, что я могу категорически, ибо я слышал об этом
из собственных его уст, заявить, что он родился в Утике, штат Нью-Йорк, хотя
родители его, насколько мне известно, родом из Пресбурга. Семья эта каким-то
образом связана с Мельцелем, коего помнят в связи с шахматным автоматом.
[Если мы не ошибаемся, изобретателя этого автомата звали не то Кемпелен, не
то фон Кемпелен, не то как-то вроде этого. — Издатель.] Сам фон Кемпелен
невысок ростом и тучен, глаза большие, масленые, голубые, волосы и усы
песочного цвета, рот широкий, но приятной формы, прекрасные зубы и, кажется,
римский нос. Одна нога с дефектом. Обращение открытое, и вся манера
отличается bonhomie [Добродушием (франц.).] В целом во внешности его, речи,
поступках нет и намека на «мизантропию». Лет шесть назад мы жили с неделю
вместе в «Отеле герцога» в Провиденсе, Род-Айленд; предполагаю, что я имел
случай беседовать с ним, в общей сложности, часа три-четыре. Беседа его не
выходила за рамки обычных тем; и то, что я от него услышал, не заставило
меня заподозрить в нем ученого. Уехал он раньше, чем я, направляясь в
Нью-Йорк, а оттуда — в Бремен. В этом-то городе и узнали впервые о его
великом открытии, вернее, там-то впервые о нем и заподозрили. Вот, в
сущности, и все, что я знаю о бессмертном ныне фон Кемпелене. Но мне
казалось, что даже эти скудные подробности могут представлять для публики
интерес.
Совершенно очевидно, что добрая половина невероятных слухов,
распространившихся об этом деле, — чистый вымысел, заслуживающий доверия не
больше, чем сказка о волшебной лампе Аладдина; и все же тут, так же как и с
открытиями в Калифорнии, — приходится признать, что правда подчас бывает
всякой выдумки странней. Во всяком случае следующий анекдот почерпнут из
столь надежных источников, что можно не сомневаться в его подлинности.
Во время своей жизни в Бремене фон Кемпелен не был хоть сколько-нибудь

• Tweet

Страницы: 1 2