Эдгар По к Елене Уитман
(Рейтинг +6)
Loading ...
ЭДГАР ПО К ЕЛЕНЕ УИТМАН
[Без даты]
Я уже сказал вам, что несколько случайных слов, сказанных о вас… были
первыми, в которых я когда-либо слышал ваше имя упомянутым. Она намекнула на
то, что она назвала вашими «эксцентричностями», и упомянула о ваших печалях.
Ее описание первых странно захватило мое внимание, ее намек на последние
оковал его и закрепил.
Она рассказывала о мыслях, чувствах, чертах, капризных настроениях, о
которых я знал, что они мои собственные, но которые до этого мгновения я
считал лишь моими собственными — не разделенными с каким-либо человеческим
существом. Глубокое сочувствие завладело немедленно моей душой. Я не могу
лучше изъяснить вам, что я чувствовал, как сказав, что ваше неведомое
сердце, по-видимому, перешло в мою грудь — чтобы жить там навсегда - между
тем как мое, думал я, было перенесено в ваше.
С этого часа я полюбил вас. С этого времени я никогда не видел и не
слышал вашего имени без трепета полувосторга, полутревоги. Впечатление,
оставшееся у меня в уме, было, что вы еще чья-то жена, и лишь в последние
несколько месяцев я в этом разуверился.
По этой причине я избегал вашего присутствия и даже города, в котором
вы жили. Вы можете вспомнить, что однажды, когда я был в Провиденсе с
мистрис Осгуд, я положительно отказался сопровождать ее в ваш дом и даже
заставил ее поссориться со мной из-за упрямства и кажущейся безосновности
моего отказа. Я не смел ни пойти, ни сказать, почему я этого не могу. Я не
смел говорить о вас — тем менее видеть вас. В течение целых лет ваше имя ни
разу не перешло моих губ, в то время как душа моя пила в нем, с
самозабвенною жаждой, все, что было сказано о вас в моем присутствии.
Самый шепот, касавшийся вас, пробуждал во мне трепещущее шестое
чувство, смутно слитое из страха, восторженного счастья и безумного,
необъяснимого ощущения, которое ни на что не походит так близко, как на
сознание вины.
Судите же, с какою дивящейся, неверующей радостью я получил написанное
хорошо вам известным почерком нежное стихотворение, которое впервые дало мне
увидать, что вы знаете о моем существовании.
Представление о том, что люди называют Судьбою, утратило тогда в моих
глазах свой характер пустоты. Я почувствовал, что после этого ни в чем
нельзя сомневаться, и на долгие недели потерялся в одном непрерывном
сладостном сне, в котором все было живым, хотя и неясным, благословением.
Немедленно после прочтения посланного вами стихотворения я захотел
найти какой-нибудь способ указать — не ранив вас видимым слишком прямым
указанием — на мое чувство — о, мое острое — мое ликующее — мое восхищенное
чувство почести, которое вы мне даровали. Выполнить это, как я хотел, в
точности что я хотел, казалось, однако, невозможным; и я был уже готов
оставить эту мысль, как глаза мои упали на том моих собственных поэм, и
тогда строки, которые я написал во время страстного моего отрочества к
первой, чисто идеальной, любви моей души — к Елене Стэннэрд, о которой я вам
говорил, вспыхнули в моем воспоминании. Я обратился к ним. Они выразили все
- все, что я сказал бы вам — так полно — так точно и так исключительно, что
трепет напряженного суеверия пробежал мгновенно по всему моему телу.
Прочтите стихи и потом примите во внимание особенную необходимость, которую
я чувствовал в тот миг именно в таком, по-видимому, недостижимом способе
общения с вами, каковой они доставляли. Подумайте о безусловной
соответственности, с которой они восполняли эту необходимость - выражая не
только все, что я хотел бы сказать о вашей наружности, но и все то, в чем я
так хотел вас уверить, в строках, начинающихся словами
По жестоким морям я бродил, нелюдим.
Подумайте о редком совпадении имени, и вы не будете более удивляться,
что для того, кто привык, как я, к счислению Вероятии, они имели вид
положительного чуда… Я уступил сразу захватывающему чувству Рокового. С
этого часа я никогда не был способен стряхнуть с моей души веру, что моя
Судьба, для добра или зла, здесь ли или в том, что там, в какой-то мере
сплетена с вашей собственной.
Конечно я не ждал с вашей стороны какого-нибудь признания напечатанных
строк «К Елене»; и однако, не признаваясь в этом даже самому себе, я
испытывал неопределимое чувство скорби из-за вашего молчания. Наконец, когда
я подумал, что у вас было достаточно времени совсем позабыть обо мне (если в
действительности вы когда-нибудь настоящим образом меня помнили), я послал
вам безымянные строки в рукописи. Я писал сперва в силу мучительного,
жгучего желания соприкоснуться с вами каким-нибудь образом — даже если бы вы
оставались в неведении о пишущем вам. Простая мысль, что ваши милые пальцы
прижмут — ваши нежные глаза медля глянут на буквы, которые я начертал - на
буквы, которые хлынули на бумагу из глубин такой преданной любви — наполняла
мою душу забвенным восторгом, который, казалось мне тогда, был всем, что
нужно для моей человеческой природы. Это тогда открылось мне, что одна
простая эта мысль включала в себе столько благословения, что здесь, на
земле, я уже никогда более не мог бы иметь права сетовать — не было бы места
для недовольства. Если когда-нибудь, тогда, я дерзал нарисовать себе
какое-нибудь более богатое счастье, оно всегда было связано с вашим образом
на Небе. Но была еще и другая мысль, которая побуждала меня послать вам эти
строки; я говорил самому себе, чувство — святая страсть, которая пылает в
груди моей к ней, она от Неба, она небесная, в ней нет земного пятна. Так
значит, в тайных уголках ее собственного чистого сердца должен находиться,
по крайней мере, зачаток взаимной любви, и, если это действительно так, ей
не будет нужен никакой земной ключ — она инстинктивно почувствует, кто ей
пишет. В этом случае я могу, значит, надеяться на какой-нибудь слабый знак,
по крайней мере дающий мне понять, что источник поэмы известен и что
чувство, ее проникающее, понимают, даже если не одобряют.
О, Боже! — как долго — как долго я ждал напрасно, надеясь вопреки
надежде — пока наконец меня не обуял некий дух, гораздо более мрачный,
гораздо более безудержный, чем отчаяние — я объяснил вам - но не исчисляя
жизненных влияний, которые оказали на судьбу мою ваши строки - это
особенное, добавочное и как будто вздорное предопределение, благодаря
которому вам случилось адресовать ваши безымянные стансы в Фордгам вместо
Нью-Йорка — и благодаря которому моя тетка узнала, что они находятся на
Вест-Фармской почте. Но я еще не сказал вам, что ваши строки достигли меня в
Ричмонде в тот самый день, когда я был готов вступить на путь, который унес
бы меня далеко, далеко от вас, нежная, нежная Елена, и от этого
божественного сна вашей любви.
[Подписи нет]
ЭДГАР ПО К ЕЛЕНЕ УИТМАН
[Без даты]
Я прижал ваше письмо еще и еще к губам моим, нежнейшая Елена, омывая
его слезами радости или «божественного отчаяния». Но я — который так недавно
в вашем присутствии восхвалял «могущество слов» — что мне теперь лишь слова?
Если бы мог я верить в действительность молитвы к Богу на Небесах, я,
конечно, преклонил бы колена — смиренно стал бы на колена - в эту самую
серьезную пору моей жизни — стал бы на колена, умоляя о словах - только о
словах, которые разоблачили бы вам, которые дали бы мне способность обнажить
перед вами целиком мое сердце. Все мысли — все страсти кажутся теперь слитно
погруженными в это одно пожирающее желание — в это хотение заставить вас
понять, дать вам увидеть то, для чего нет человеческого голоса — несказанную
пламенность моей любви к вам, ибо так хорошо я знаю вашу природу поэта, что
я чувствую достоверно, если бы только вы могли заглянуть теперь в глубины
моей души вашими чистыми духовными глазами, вы не могли бы отказаться
сказать мне это, что, увы! еще решительно вы оставляете несказанным - вы
полюбили бы меня, хотя бы только за величие моей любви. Не есть ли это
что-то в холодном этом сумрачном мире быть любимым! О, если бы я только мог
вжечь в ваш дух глубокое — истинное значение, которое я связываю с этими
четырьмя подчеркнутыми слогами! о, увы, усилие напрасно, и «я живу и умираю
не услышанный…»
Если бы я мог только держать вас близко у моего сердца и прошептать вам
странные тайны страстной его летописи, воистину вы увидали бы тогда, что не
было и не могло быть ни в чьей власти, кроме вашей, подвигнуть меня так, как
я теперь подвигнут — обременить меня этим неизреченным ощущением - окружить
и залить меня этим электрическим светом, озаряя и возжигая всю мою природу -
наполняя мою душу лучезарною славой, чудом и благоговением. Во время нашей
прогулки на кладбище я сказал вам, меж тем как горькие, горькие слезы
подступали к глазам моим: «Елена, я люблю теперь — теперь - в первый и в
единственный раз», — я сказал это, повторяю, не в надежде, что вы могли бы
мне поверить, но потому, что я не мог не чувствовать, как неравны
были сердечные богатства, которые мы могли бы предложить друг другу. Я,
в первый раз, отдающий все мое фазу и навсегда, даже в то время как слова
поэмы вашей еще звучали в моих ушах.
О, Елена, зачем вы показали их мне, эти строки? Ведь было, кроме того,
какое-то совсем особенное намерение в том, что вы сделали. Самая красота их
была жестокостью ко мне…
А теперь, в самых простых словах, какими я могу распоряжаться,
позвольте мне нарисовать вам впечатление, произведенное на меня вашим
внешним видом. Когда вы вошли в комнату, бледная, колеблющаяся, и, видимо,
со стесненным сердцем; когда глаза ваши покоились на краткое мгновение на
моих, я чувствовал в первый раз в моей жизни и трепещуще признал
-
Tweet
