Эдгар По

(Рейтинг +7)

 Loading ...

Тысячу обид я безропотно вытерпел от Фортунато, но, когда
он нанес мне оскорбление, я поклялся отомстить. Вы, так хорошо
знающий природу моей души, не думаете, конечно, что я вслух
произнес угрозу. В конце концов я буду отомщен: это было твердо
решено, — но самая твердость решения обязывала меня избегать
риска. Я должен был не только покарать, но покарать
безнаказанно. Обида не отомщена, если мстителя настигает
расплата. Она не отомщена и в том случае, если обидчик не
узнает, чья рука обрушила на него кару.
Ни словом, ни поступком я не дал Фортунато повода
усомниться в моем наилучшем к нему расположении. По-прежнему я
улыбался ему в лицо; и он не знал, что теперь я улыбаюсь при
мысли о его неминуемой гибели.
У него была одна слабость, у этого Фортунато, хотя в
других отношениях он был человеком, которого должно было
уважать и даже бояться. Он считал себя знатоком вин и немало
этим гордился. Итальянцы редко бывают истинными ценителями. Их
энтузиазм почти всегда лишь маска, которую они надевают на
время и по мере надобности, — для того, чтобы удобнее надувать
английских и австрийских миллионеров. Во всем, что касается
старинных картин и старинных драгоценностей, Фортунато, как и
прочие его соотечественники, был шарлатаном; но в старых винах
он в самом деле понимал толк. Я разделял его вкусы: я сам
высоко ценил итальянские вина и всякий раз, как представлялся
случай, покупал их помногу.
Однажды вечером, в сумерки, когда в городе бушевало
безумие карнавала, я повстречал моего друга. Он приветствовал
меня с чрезмерным жаром, — как видно, он успел уже в этот день
изрядно выпить; он был одет арлекином: яркое разноцветное
трико, на голове остроконечный колпак с бубенчиками. Я так ему
обрадовался, что долго не мог выпустить его руку из своих,
горячо ее пожимая.
Я сказал ему:
— Дорогой Фортунато, как я рад, что вас встретил. Какой у
вас цветущий вид. А мне сегодня прислали бочонок амонтильядо;
по крайней мере, продавец утверждает, что это амонтильядо, но у
меня есть сомнения.
— Что? — сказал он. — Амонтильядо? Целый бочонок? Не
может быть! И еще в самый разгар карнавала!
— У меня есть сомнения, — ответил я, — и я, конечно,
поступил опрометчиво, заплатив за это вино, как за амонтильядо,
не посоветовавшись сперва с вами. Вас нигде нельзя было
отыскать, а я боялся упустить случай.
— Амонтильядо!
— У меня сомнения.
— Амонтильядо!
— И я должен их рассеять.
— Амонтильядо!
— Вы заняты, поэтому я иду к Лукрези, Если кто может мне
дать совет, то только он. Он мне скажет…
— Лукрези не отличит амонтильядо от хереса.
— А есть глупцы, которые утверждают, будто у него не
менее тонкий вкус, чем у вас.
— Идемте.
— Куда?
— В ваши погреба.
— Нет, мой друг. Я не могу злоупотреблять вашей добротой.
Я вижу, вы заняты. Лукрези…
— Я не занят. Идем.
— Друг мой, ни в коем случае. Пусть даже вы свободны, но
я вижу, что вы жестоко простужены. В погребах невыносимо сыро.
Стены там сплошь покрыты селитрой.
— Все равно, идем. Простуда — это вздор. Амонтильядо!
Вас бессовестно обманули. А что до Лукрези — он не отличит
хереса от амонтильядо.
Говоря так, Фортунато схватил меня под руку, и я, надев
черную шелковую маску и плотней запахнув домино, позволил ему
увлечь меня по дороге к моему палаццо.
Никто из слуг нас не встретил. Все они тайком улизнули из
дому, чтобы принять участие в карнавальном веселье. Уходя, я
предупредил их, что вернусь не раньше утра, и строго наказал ни
на минуту не отлучаться из дому. Я знал, что достаточно отдать
такое приказание, чтобы они все до единого разбежались, едва я
повернусь к ним спиной.
Я снял с подставки два факела, подал один Фортунато и с
поклоном пригласил его следовать за мной через анфиладу комнат
к низкому своду, откуда начинался спуск в подвалы. Я спускался
по длинной лестнице, делавшей множество поворотов; Фортунато
шел за мной, и я умолял его ступать осторожней. Наконец мы
достигли конца лестницы. Теперь мы оба стояли на влажных
каменных плитах в усыпальнице Монтрезоров.
Мой друг шел нетвердой походкой, бубенчики на его колпаке
позванивали при каждом шаге.
— Где же бочонок? — сказал он.
— Там, подальше, — ответил я. — Но поглядите, какая
белая паутина покрывает стены этого подземелья. Как она
сверкает!
Он повернулся и обратил ко мне тусклый взор, затуманенный
слезами опьянения.
— Селитра? — спросил он после молчания.
— Селитра, — подтвердил я. — Давно ли у вас этот
кашель?
— Кха, кха, кха! Кха, кха, кха! Кха, кха, кха!
В течение нескольких минут мой бедный друг был не в силах
ответить.
— Это пустяки, — выговорил он наконец.
— Нет, — решительно сказал я, — вернемся. Ваше здоровье
слишком драгоценно. Вы богаты, уважаемы, вами восхищаются, вас
любят. Вы счастливы, как я был когда-то. Ваша смерть была бы
невознаградимой утратой. Другое дело я — обо мне некому
горевать. Вернемся. Вы заболеете, я не могу взять на себя
ответственность. Кроме того, Лукрези…
— Довольно! — воскликнул он. — Кашель — это вздор, он
меня не убьет! Не умру же я от кашля.
— Конечно, конечно, — сказал я, — и я совсем не хотел
внушать вам напрасную тревогу. Однако следует принять меры
предосторожности. Глоток вот этого медока защитит вас от
вредного действия сырости.
Я взял бутылку, одну из длинного ряда лежавших посреди
плесени, и отбил горлышко.
— Выпейте, — сказал я, подавая ему вино.
Он поднес бутылку к губам с цинической усмешкой. Затем
приостановился и развязно кивнул мне, бубенчики его зазвенели.
— Я пью, — сказал он, — за мертвецов, которые покоятся
вокруг нас.
— А я за вашу долгую жизнь.
Он снова взял меня под руку, и мы пошли дальше.
— Эти склепы, — сказал он, — весьма обширны.
— Монтрезоры старинный и плодовитый род, — сказал я.
— Я забыл, какой у вас герб?
— Большая человеческая нога, золотая, на лазоревом поле.
Она попирает извивающуюся змею, которая жалит ее в пятку.
— А ваш девиз?
— Nemo me impune lacessit! [Никто не оскорбит меня
безнаказанно! (Лат.)]
— Недурно! — сказал он.
Глаза его блестели от выпитого вина, бубенчики звенели.
Медок разогрел и мое воображение. Мы шли вдоль бесконечных
стен, где в нишах сложены были скелеты вперемежку с бочонками и
большими бочками. Наконец мы достигли самых дальних тайников
подземелья. Я вновь остановился и на этот раз позволил себе
схватить Фортунато за руку повыше локтя.
— Селитра! — сказал я. — Посмотрите, ее становится все
больше. Она, как мох, свисает со сводов. Мы сейчас находимся
под самым руслом реки. Вода просачивается сверху и каплет на
эти мертвые кости. Лучше уйдем, пока не поздно. Ваш кашель…
— Кашель — это вздор, — сказал он. — Идем дальше. Но
сперва еще глоток медока.
Я взял бутылку деграва, отбил горлышко и подал ему. Он
осушил ее одним духом. Глаза его загорелись диким огнем. Он
захохотал и подбросил бутылку кверху странным жестом, которого
я не понял.
Я удивленно взглянул на него. Он повторил жест, который
показался мне нелепым.
— Вы не понимаете? — спросил он.
— Нет, — ответил я.
— Значит, вы не принадлежите к братству.
— Какому?
— Вольных каменщиков.
— Нет, я каменщик, — сказал я.
— Вы? Не может быть! Вы вольный каменщик?
— Да, да, — ответил я. — Да, да.
— Знак, — сказал он, — дайте знак.
— Вот он, — ответил я, распахнув домино и показывая ему
лопатку.
— Вы шутите, — сказал он, отступая на шаг. — Однако где
же амонтильядо? Идемте дальше.
— Пусть будет так, — сказал я, пряча лопатку в складках
плаща и снова подавая ему руку. Он тяжело оперся на нее. Мы
продолжали путь в поисках амонтильядо. Мы прошли под низкими
арками, спустились по ступеням, снова прошли под аркой, снова
спустились и наконец достигли глубокого подземелья, воздух в
котором был настолько сперт, что факелы здесь тускло тлели,
вместо того чтобы гореть ярким пламенем.
В дальнем углу этого подземелья открывался вход в другое,
менее поместительное. Вдоль его стен, от пола до сводчатого
потолка, были сложены человеческие кости, — точно так, как это
можно видеть в обширных катакомбах, проходящих под Парижем. Три
стены были украшены таким образом; с четвертой кости были
сброшены вниз и в беспорядке валялись на земле, образуя в одном
углу довольно большую груду. Стена благодаря этому обнажилась,
и в ней стал виден еще более глубокий тайник, или ниша,
размером в четыре фута в глубину, три в ширину, шесть или семь
в высоту. Ниша эта, по-видимому, не имела никакого особенного
назначения; то был просто закоулок между двумя огромными
столбами, поддерживавшими свод, а задней ее стеной была
массивная гранитная стена подземелья.
Напрасно Фортунато, подняв свой тусклый факел, пытался
заглянуть в глубь тайника. Слабый свет не проникал далеко.
— Войдите, — сказал я. — Амонтильядо там. А что до
Лукрези…
— Лукрези невежда, — прервал меня мой друг и нетвердо
шагнул вперед. Я следовал за ним по пятам. Еще шаг — и он

• Tweet

Страницы: 1 2