Эдгар По

---

Ежели кому из джентльменов интересно, то можете сами поглядеть – у меня
на визитных карточках так прямо черным по розовой глянцевой бумаге значится:
«Сэр Патрик О’Грандисон, баронет; приход Блумсбери, Рассел-Сквер,
Саутгемптон-роуд, 39″. И ежели кому хочется знать, кто у нас цвет
галантности и вершина бон-тона во всем Лондоне, то это как раз я самый и
есть. И ничего удивительного (так что можете не воротить носы), ведь уже
битые полтора месяца, что я джентльмен, с тех пор как я перестал быть
ирландцем и пошел в баронеты, живу – что твой император, уже и образование
получил и галантному обхождению обучился. Ох, вам небось охота хоть краем
глаза взглянуть, как сэр Патрик О’Грандисон, баронет, выходит, разодетый в
пух и прах, чтобы ехать в эту самую оперу, или же садится в бричку и едет
кататься в Гайд-Парк! А какая у меня вальяжная фигура! Элегант! Из-за этой
фигуры все дамы влюбляются в меня. Ведь во мне роста – любо-дорого
посмотреть – добрых шесть футов да еще и три дюйма в придачу. А какая
грация, какое сложение сверху донизу! Это вам не три фута с малостью, что
росточку в нем – в этом паршивом иностранце-французике, который через дорогу
живет и целый божий день с утра до ночи – себе на горе – пялится и зырится
на хорошенькую вдовушку миссис Джем, мою соседку (да благословит ее бог!) и
самую что ни на есть добрую знакомую. Вы только взгляните – видите? У
паршивца рожа кислая и левая рука на перевязи. А почему – сейчас все как
есть толком разобъясню.
Дело-то нехитрое вот в чем. В первый же день, как я приехал из славного
Коннаута {1*} и красотка-вдовушка меня молодца в окошко на улице увидела, -
тут же сердце свое мне и отдала. Я это сразу заметил, понятно? Меня не
проведешь – не таковский. Вижу: она окошко торопливо распахивает, глаза
разинула, таращит, а потом подносит к одному этакое стеклышко в золотой
оправе, и дьявол меня заграбастай, ежели взгляд ее сквозь стеклышко не
сказал мне яснее слов: «Ах! Свет доброго утра вам, сэр Патрик О’Грандисон,
баронет, и низкий поклон! Вы, как погляжу, воистину из джентльменов
джентльмен, клянусь душой, и я, ей же ей! – ваша, мой дорогой, в любое время
дня и ночи – только кликните». Ну а уж я не из тех, кого можно переплюнуть в
галантности. Я отвесил ей поклон, да такой – вы бы видели! А затем одернул
шляпу с головы одним широким рывком и обоими глазами ей подмигнул, словно бы
говоря: «Верное слово, вы – премилая крошка, миссис Джем, моя красавица, и
захлебнуться мне в ирландской топи болотной, ежели я, сэр Патрик
О’Грандисон, баронет, собственной персоной, не готов сей же миг сдавить вас
в жарких объятиях и показать вам, как любят у нас в Лондондерри!».
Ну, назавтра утром я как раз сидел и думал, не требует ли от меня
галантность послать моей вдовушке любовную писульку, как вдруг входит лакей
ливрейный и подает мне разрисованную эдакую визитную карточку, а на ней, он
говорит, написано (я сам гравированные слова с завитками не разбираю по
причине того, что левша): «мусью» там, «граф», «фу-ты-ну-ты», «мэтр дю-танц»
и прочая галиматья – имя и прозвания этого паршивого иностранца-французика,
что через дорогу живет.
И тут как раз он сам входит, отвешивает мне поклон по высшему разряду и
говорит, что, мол, только взял на себя смелость сделать мне честь нанести
мне краткий визит, и как припустил, припустил, а я ни боже мой не понимаю,
чего он лопочет. Одно только слышу: «Пули-ву, вули-ву», – и среди прочего
наговорил он мне с три короба разного вранья, что будто бы он, видите ли,
без ума от любви к моей вдовушке миссис Джем и что она будто бы питает
любовь к нему!
Услышав такое, я, сами понимаете, чуть не взбесился, но вспомнил,
однако, что я – сэр Патрик О’Грандисон, баронет, и что хороший тон, не
допускает, чтобы галантный джентльмен давал волю гневу, ну, я вида не подал,
словно бы мне дела нет, балакаю с ним по-дружески, и немного погодя он вдруг
- бац! – предлагает, чтобы мы вместе пошли прямо к вдовушке и он представит
меня мадаме со всеми онерами.
«Ты слышишь, – говорю я про себя. – Ну и везет же тебе, Патрик! Погоди,
сейчас он увидит, в кого влюблена без памяти миссис Джем, в тебя, молодца,
или же в этого мусью Мэтр дю-танца».
И пошли мы к вдовушке в соседний дом, и ежели вы скажете, что все там
было бон-тон и элегант, то не ошибетесь. Ковер лежал во весь пол, в углу -
фордыбьяно, и фисгармошка, и еще черт те что, а в другом углу – диванчик,
такой распрекрасный, что в мире не сыскать, а на нем – ангельчик прелестный,
миссис Джем собственной персоной.
– Свет доброго утра вам, миссис Джем, – говорю я и отвешиваю ей такой
изысканный, элегантный поклон, что у вас бы голова кругом пошла. А
французик-иностранец лопочет
– Вули-ву, пули-ву, ляп-тяп, и дорогая миссис Джем, вот этот джентльмен
- не кто другой, как достопочтенный сэр Патрик О’Грандисон, баронет, мой
самый что ни на есть добрый друг и знакомый.
Вдовушка встает с дивана и делает мне изысканный реверанс, какого свет
не видывал, и снова садится, ангелочек-ангелочком. Смотрю, провалиться мне,
если этот паршивый мусью Мэтр дю-танц в тот же миг не усаживается подле по
правую ее ручку. Ух ты черт! Я думал, у меня глаза так прямо и выскочат; до
того я разозлился. Но, однако, потом говорю про себя: «Ах так! Вот вы как,
мусью Мэтр дю-танц?» И в тот же миг тоже усаживаюсь подле хозяйки по левую
ручку – знай, мусью, наших! Ну, вы бы посмотрели, как изысканно и элегантно
я ей подмигнул при этом обоими глазами прямо в лицо!
Но французишка даже и не заподозрил меня ни в чем. Знай себе
любезничает с хозяйкой, старается изо всей своей мочи, «Вули-ву, – говорит,
- пули-ву. И тяп-ляп».
«Ничего не выйдет, мусью лягушатник», – думаю я про себя. И тоже стал
разговаривать что было мочи. И так я ее заговорил моей изысканной,
элегантной беседой про милые болота Коннаута, что она только меня одного и
слушала. Под конец подарила она меня такой прелестной улыбкой от уха до уха,
что я сразу осмелел и пожал ей кончик мизинца самым что ни на есть галантным
манером, а сам знай гляжу на нее во все глаза.
И подумайте только, что за хитрая плутовка, лишь только она увидела,
что я ей лапку пожимаю, она ее цап – и за спину. Мол, что вы, сэр Патрик
О’Грандисон, вот теперь вам будет удобнее, а то право же, хороший тон не
допускает, чтобы вы мне ручку пожимали прямо на глазах у этого
иностранца-французика мусью Мэтр дю-танца.
Я ей в ответ подмигнул, словно говоря: «Ладно, что до хитростей, то
можете на сэра Патрика положиться». И эдак не спеша приступаю к Делу. Вы бы
умерли, если б видели, как я помаленьку, осторожненько просунул руку между
спинкой дивана и спиной хозяйки. А там – ее лапка дожидается, словно говорит
«Свет доброго утра вам, сэр Патрик О’Грандисон, баронет». Ну, я ее пожал
слегка, так только, для начала, самую малость, боясь, не дай бог, показаться
грубым. И – ах ты боже мой! – она мне отвечает самым легким и
нечувствительным пожатием, какое мне в жизни доставалось. «Кровь и гром, сэр
Патрик, – думаю я про себя, – ты один и никто другой – самый красивый и
самый счастливый ирландец изо всех сыновей славного Коннаута». И тут уж я
жму ей лапку от всей души, и она, моя красавица, тоже жмет мне руку в ответ
вполне чувствительно. Но вы бы лопнули от смеха, видя глупое зазнайство
французика, – он так перед ней рассыпался, и ухмылялся, и лопотал, и
бормотал, что в жизни я не слыхивал ничего подобного. И пусть дьявол меня
заграбастает, ежели я вдруг своими глазами не увидел, как он возьми да
подмигни ей. Ох, ну и разозлился же я, не дай вам господи!
– Разрешите, – говорю, – уведомить вас, мусью Мэтр дю-танц, – эдак
вежливо говорю, ничем меня не возьмешь, – что хороший тон не допускает
пялиться и зыриться на благородную женщину, тем паче таким вот, как вы. И с
этими словами снова пожимаю ей лапку, словно хочу сказать: «Ни боже мой, не
сомневайтесь, мое сокровище, сэр Патрик – ваша надежная защита». И снова
чувствую ответное пожатие, словно она мне отвечает «Правда ваша, сэр Патрик,
- а мне это понятнее всяких слов. – Правда ваша, клянусь душой, вы -
джентльмен что надо, и это как бог свят». Да еще открывает свои ясные
буркалы во всю ширь, так что они у нее едва вовсе не выскочили, и смотрит
сначала в сердцах на мусью Лягушатника, а потом на меня с улыбкой, что твой
солнечный свет.
– Ах так! – говорит этот наглец. – Вот оно что! И вули-ву, пули-ву, – и
вбирает голову в плечи все глубже и глубже, а рот изгибает дугой углами вниз
- и ни гу-гу.
Сами понимаете, дальше – больше, сэр Патрик совсем рассвирепел, потому
что французишка снова подмигивает моей вдовушке, а вдовушка снова мне руку
жмет, словно говоря: «Ну-ка, покажите ему, сэр Патрик О’Грандисон, клянусь
душой!».
Издал я могучее проклятье: – Ах, ты, – говорю, – паршивый лягушатник и
такой-рассякой такой-то сын! – Но в эту минуту что бы вы думали она делает?
Вскакивает с дивана, словно ужаленная, и бегом к дверям. А я гляжу ей вслед
и совершенно ничегошеньки понять не могу. Видите ли, ведь я-то знал про
себя, что далеко она не уйдет, не сбежит вот так вниз по лестнице за здорово
живешь: я же ее за руку держу и ни на минуту не отпускаю. Вот я и говорю:
– Не кажется ли вам, мадам, что вы самую что ни на есть чуточку
поторопились? Назад, назад, моя красавица, и тогда я отпущу вашу лапку. – Но
она пулей сбежала вниз по лестнице, и тогда я обернулся и посмотрел на этого

Страницы: 1 2